— В 2008 году я договорилась с азовской колонией о работе с ее воспитанниками средствами искусства и культуры — театра. Хотелось показать, как действует мягкая сила психологически и социально. И спустя два года репетиций 20 ребят из колонии выступили на сцене в азовском Доме культуры. Да, было тройное оцепление полиции на этом спектакле, но там, в зале, сидели совершенно свободные люди. А на сцене были люди несвободные. И они держали внимание зала, а в зале было шестьсот человек.
Что переменилось для этих ребят? Знаете, все ждут волшебных изменений, но если человека начали называть по имени, а не по кличке, то это уже колоссальное изменение для тех времен.
Сейчас хороший результат — это когда страничка в соцсети перестает быть такой депрессивной, как раньше.
Теперь проект работает со сложными подростками. Социальный театр — целое театральное течение, в 1970-х зародившееся в западных странах и призванное помочь уязвимым слоям населения. Но это не просто арт-терапия, это намного сложнее. Психологически мы работаем с образами, идеалами, групповыми мифами, социально — в первую очередь приучаем действовать в команде.
Вы не поверите, но сейчас «подворотня», «улица» нам уже не враги. Компания живых сверстников лучше, чем когда подросток сутками сидит дома, полностью в Сети. И совершенно дезориентирован в жизни. Если есть хоть какие-то увлечения — это вообще прекрасно, пусть идет за своим авторитетом: рэпером, граффитчиком. Понимает, какой нужен уровень, к чему стремиться в творчестве.
А когда нет ничего, кроме Сети?.. И таких очень-очень много. Что с этим делать? Запретить подростку интернет — это значит запретить ему быть конкурентоспособным, потому что через 5-7 лет он выйдет на работу как раз туда, в Сеть.
И поколение теперь сменяется с частотой, скажем, не раз в 5 лет, а раз в 2 года. У нас в театре 16-летние с трудом понимают 14-летних, а те еле-еле — 12-летних. Поколение «ВКонтакте» еще наполовину люди онлайн, тиктоковцы полностью сетевые. Знаете, как подростки называют нас, взрослых? Офлайн-зависимые.
У нас в труппе около 30 человек от 14 до 20 лет. Это разные судьбы, разные люди, но это те, кого нам присылают по спискам. Это списки инспекции по делам несовершеннолетних, внутренние списки поставленных на учет в училищах, списки соцслужб (чаще всего присылают из многодетных или кризисных семей). Все это называется так: «подростки, находящиеся в трудной жизненной ситуации». Необязательно правонарушители. Три года назад у нас были девочки с попыткой суицида, таких тоже ставят на учет.
Службы ведут свои реестры, по ним направляют к нам ребят, и так формируется актерский и волонтерский состав «Трудного театра».
Состав меняется, но неизменно то, что все они рано или поздно хотя бы раз должны выйти на сцену и встать перед публикой — это испытание обязательно. Кто-то этот стресс выдерживает с трудом, кто-то, наоборот, воспринимает как вызов, кому-то он и вовсе нравится. Тот, кто пугается, сначала играет в танцевальной группе и только через какое-то время приступает к работе с текстом. Но в любом случае труппа принимает новичков, работает с ними и обязательно выводит на сцену.
У ребят из многодетных семей есть такая особенность: они очень долго молчат, присматриваются. Видимо, в большой семье закон тишины обязателен. Одиночки разговаривают с удовольствием и сразу же.
Или приходят парни, которых нам присылают отделы полиции. Они приходят, конечно, не пять страниц текста учить, а в лучшем случае себя показать. А еще чаще посидеть, посмотреть, сказать: «Я че, девка, на сцене танцевать?» — «Ну не танцуй, дерись. Держи меч». — «О, меч!» — «Погоди, сначала начни драться на палках, потом выучи схему боя, посмотри, как реконструкторы это делают, потом возьмешь меч, начнешь тренироваться». — «Да нет, я сразу!» Раз царапина, два царапина. И становится ясно, что собственное тело надо отслеживать. Вернулись назад, к палкам, к схеме боя.
Театр — очень командная работа. Один ошибся на сцене, и весь коллектив потом не может работать с залом. У нас заложена система «равный — равному», все обучают друг друга. И в зале сидят зрители, тоже равные им по возрасту, те же подростки. А они, случись что, деликатно глаза опускать не будут. Никакой пощады. Уронят ребята декорацию — будет хохот по всему залу. И попробуйте остановить этот хохот. А у вас, извините, классическая драма. Как ее дальше играть?
Этот проект по-своему жесткий и требовательный. Но именно эта жесткость и чистит лишние амбиции, лишнюю наглость. Девочки с красивой фигурой уверены: я сейчас выйду, и все замрут в немом восторге, но с удивлением обнаруживают, что не они, а маленькая, толстенькая, вне сцены совершенно неяркая берет на себя все внимание.
И инстаграмные девочки, привыкшие делать статичные селфи, вдруг понимают, что как правильно ходить ногами, они просто не знают. У тиктоковцев наоборот: ножки ходят классно, а голова не очень разговаривает. В общем, сразу видно по человеку, в каких соцсетях он сидит. Но красиво ходить и говорить хотят все.
Самые дерзкие ошибаются первыми. На учет, к примеру, могут поставить и за регулярное наглое курение на глазах у всех. А это прежде всего о чем говорит? О характере. «Ты что, дерзкий? Ну, тогда, пожалуйста, вот тебе сцена. Попытайся удержать внимание зала своей дерзостью хотя бы минуту». А минута — это очень долго. И становится понятно, что даже для этой минуты надо учиться.
Ко мне приходит юный человек, который почти ничего не умеет — с моей точки зрения. При этом он невероятно «насмотренный», с большим опытом игры в компьютерные игры, и, с его точки зрения, это я полная невежда, о чем со мной говорить? Не о Пушкине же. Но именно о Пушкине мы начинаем разговаривать через 1,5-2 года в театре. Потому что выясняется, что выражать свои мысли надо очень точно, внятно и одновременно изящно. Как это происходит в стихах у Пушкина или, например, в музыке у Моцарта. Это подросткам пригодится и на сцене, и в жизни.
Большинство моих актеров — это ребята из училищ и техникумов, которые, можно сказать, зависли в непонятном состоянии. Училища честно обучают их и направляют на практику. Строительный, дорожный, слесарный, повара, парикмахеры. Они за три года получают специальность, но учатся, мягко говоря, без огонька. Потому что не понятно, кем реально будут работать, рынок труда меняется.
Профессии становятся гибридными, и софт скиллс иногда нужнее хард скиллс, коммуникабельность и артистичность — на первом месте, а профессиональные навыки находятся уже в конце списка. Особенно в сфере бытового обслуживания. Вроде бы очевидные уже вещи, но где подросткам этого всего набираться — большой вопрос. При этом они все хотят работать и зарабатывать, рано взрослеют. В 16 лет это вполне сложившийся человек.
«Трудный театр» — это страшный сон режиссера. В любой момент любой актер может сказать: «Извините, я на сцену не пойду». Или без «извините» не доехать до премьеры. А у тебя полный зал, тысяча человек. У нас был случай, когда 16-летняя девочка была настолько занята собой, своей одеждой и макияжем, что опоздала на спектакль, где была примой. В итоге сыграла ее 18-летняя наставница, уже наша выпускница, — уговорили, выдернули с работы, прямо перед началом спектакля нашли другой костюм, выкрутились. Мозги несостоявшейся приме вправляла потом не я, она объяснялась со всей труппой. Но опаздывать, кстати, не перестала: привычка — вещь цепкая. Ожидать мгновенных изменений от человека не стоит.
В нашем репертуаре две написанные мною пьесы. Первая — по «Черной стреле» Стивенсона, подростковой, совершенно великолепной книге, из которой мы сделали современный мюзикл (см. заглавное фото). А вторая пьеса про современную казачью жизнь по мотивам шолоховских рассказов — «Бабий бунт. Новости станицы».
У меня четыре высших образования. Я музыковед, композитор, заканчивала ростовскую консерваторию. Педагог и психолог — это РГУ. Плюс магистратура по юриспруденции. Еще я драматург и поэт, много лет была связана с ростовским клубом самодеятельной песни. Все эти навыки меня очень спасают, потому что иначе мне понадобилась бы целая команда бескорыстных единомышленников, взять которых пока неоткуда.
Сейчас я хочу поработать с классикой. Настоящая классика тоже может быть современна и действенна. И, скорее всего, мы будем работать над Шекспиром. Пьесу пока не скажу, но будем.
Как режиссер я подстраиваю не актера под роль, а роль под актера. Я даже текст могу поменять под новый образ в пьесе. Режиссер во мне уж как-нибудь договорится с драматургом, а драматург уговорит композитора. Сложно, но возможно (смеется). Вот мы все трое внутри меня договариваемся и меняем ситуацию на сцене.
А еще снимаем тизер про каждого героя и размещаем в Сети. Это параллельная медийная реальность, которая очень важна современным подросткам. И да, у нас крутые тизеры.
С оргвопросами, с костюмами и реквизитом нам помогают партнеры, в том числе Комитет по молодежной политике Ростовской области. Есть партнерство с творческими коллективами: много лет работаем с ростовским «Плейбек Театром», они помогают нам проводить мастер-классы. Хорошие отношения сложились с казачьими музеями в станицах Раздорской и Пухляковской.
В 2020 году мы как НКО стали победителями конкурса Фонда президентских грантов. Этот грант позволил театру выступить в Москве и в Санкт-Петербурге на нескольких сценах, например в оперном театре «Зазеркалье», на малой сцене Театра Наций. Мы участвовали в международном фестивале «Российская креативная неделя», тоже на эти деньги ездили.
Раз в году мы делаем показ, на который приглашаем прокуратуру Ростовской области. В 2021-м грамоту от прокуратуры вручили участникам проекта, самим подросткам. Постоянную консультационную поддержку «Трудному театру» оказывает ростовский филиал Российского государственного университета правосудия. Юридический аспект в нашем проекте очень важен.
В Ростове мы выступаем на большой и малой сценах театра Горького, в «Театре 18+», в Областном доме народного творчества. Жаль, что с ТЮЗом пока не удалось договориться. Для выступлений нам нужны театральный свет и звук, и это большая проблема для волонтерского проекта. Театр бесплатно выступает 15-16 раз в год, и каждый раз мы ищем профессиональную сцену. Складывается все это непросто.
Самый памятный спектакль был в Ярославле, в знаменитом театре драмы имени Федора Волкова — старейшем театре России. Он бесплатно предоставил нам свою гигантскую сцену и помог всем чем мог: декорациями, рекламой в СМИ, мастер-классом в фойе. Самый расположенный к нам театр за всю историю нашего проекта. Спасибо ему огромное. А секрет прост: театр имени Волкова включен в социальную жизнь Ярославской области, давно работает с многодетными семьями и хорошо понимает эту специфику. Зал был полный, впечатления у всех прекрасные.
Наш театр, по сути, уникален. Начинали многие, но вот так, чтобы работать десять лет, как мы… В этом году у нас 30 подростков занимаются в театре регулярно и еще 150 тех, кто пару раз пришел на спектакль и на мастер-классы.
У большинства любительских театров тяжелое положение: нет своего здания, сцены, нет ставок. Однако любительские театры хотя бы работают с теми, кто хочет, а мы с теми, кто не желает, и вообще последний раз в театре был никогда.
Но всегда есть кто-то, кого подросток хочет впечатлить и заставить изменить мнение о себе. Чаще всего это родители, иногда друзья, одноклассники. У нас был парень, который привел на спектакль родителей, потом часть класса, потом всю параллель, а потом полшколы из Александровки. Так он развивался, динамика была налицо.
Одно из основных влияний театра в том, что у подростка сильно меняется уровень общей раздражительности: он меньше конфликтует в своей среде, в школе, семье. Когда юный актер говорит: «Мои мама и папа развелись пять лет назад, но я пригласил их обоих, они сейчас в зале», это дорогого стоит.
«Трудный театр» — это живой организм со своей системой ответственности, взаимопоручительства, грамотной нагрузки на каждого. Знаете это удовольствие от мышечной нагрузки в спортзале? Вот в команде нужна такая же нагрузка, которая даст это здоровое ощущение саморазвития.
Это тоже социализация — понимание применимости себя в обществе. И границ применения себя. Такое не всякому зрелому человеку дано, а в подростковом театре человек уже в 15 лет может это получить. Никого нет из старших на сцене — они сами. Провалятся — сами, выиграют — сами. И, соответственно, аплодисменты — только их.
