Оно велось студентами, исключенными из высших учебных заведений из-за «неблагонадежности» и участия в волнениях. В деревнях молодые люди устраивались учителями, надеясь просвещать народ и готовить его к борьбе с правительством. Революционная агитация провалилась, зато заметно выросла грамотность среди широких слоев населения России.
«Куда же вам деться, изгнанники науки...» С советской школьной скамьи каждый ученик зазубривал фразы Владимира Ленина о том, что «декабристы разбудили Герцена, а Герцен развернул революционную агитацию». Выпускник физико-математического факультета Московского университета и владелец «Вольной русской типографии» в Швейцарии эмигрант Александр Герцен был не столько агитатором, сколько тонким камертоном событий, происходивших в империи.
Так, он живо откликнулся на студенческие волнения в отечественных вузах осенью 1861 года, когда стало известно, что правительство повышает плату за обучение и запрещает студенческие кассы взаимопомощи, которые очень выручали небогатых студиозусов.
Попечитель Московского учебного округа и один из составителей нового университетского устава граф Сергей Строганов (воспитатель цесаревича) предлагал сделать доступ в лучшие университеты России только для благонадежных молодых людей, дабы те не брали пример с анархистской Европы с ее вечными революциями.
Под влиянием Строганова только назначенный в июле 1861 года на пост министра народного просвещения адмирал Евфимий Путятин (тот самый, «открывший» для России Японию) затеял реформы в своей сфере. Начальное образование он полностью передал в ведение церкви, открывшей по всей стране церковно-приходские школы. В университетах ввели матрикулы (зачетные книжки), обязательное посещение лекций и плату за обучение, отменили стипендии неимущим студентам, запретили собрания и корпоративные мероприятия.
Студенты пробовали протестовать и даже затеяли в Петербурге и Казани столкновения с полицией. Но правительство жестко пресекло беспорядки, а зачинщиков без разговоров отчислили из университетов. За организацию несанкционированных демонстраций почти 300 человек были арестованы и помещены в Петропавловскую крепость, около 700 человек выгнаны из учебных заведений. А 22 сентября 1861 года император-реформатор Александр II и вовсе распорядился временно закрыть Петербургский университет для успокоения буянов.
Тысячи молодых людей, недостаточно обеспеченных и с неполным образованием, остались за бортом университетов. На государеву службу с «черной меткой» их не брали. Идти по коммерческой части не позволяла подготовка, по лакейской — самоуважение. Куда им было податься?..
В своем журнале «Колокол», выходившем в Швейцарии, Александр Герцен написал: «Но куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку?.. Сказать вам куда?.. В народ! К народу! Вот ваше место, изгнанники науки!»
По сути, студентов, отлученных от альма-матер, вынудили к тому, чтобы выживать, давая частные уроки или устраиваясь народными учителями в деревенские школы, фельдшерами в больницы, землемерами.
Впоследствии именно этот ручеек перейдет в мощную политическую реку под названием «хождение в народ», которому придадут инсургентское звучание «народники», кружковцы и либеральные демократы 70-80-х годов XIX столетия.
«Ступайте в народ, там ваше поприще». Проведение земской реформы 1864 года дало уездным земствам на местах право заниматься устройством провинциальных школ и больниц. У земств появились на это собственные средства, которыми распоряжались земские управы. Благодаря этому появилась сеть учебных заведений для всех сословий и вероисповеданий.
Из 324 уездных земств 215 практически сразу выделили средства на народное образование. Остальные достаточно долго раскачивались. По данным профессора Владимира Чернолуского, работавшего в конце XIX века секретарем Санкт-Петербургского комитета грамотности, в 1874 году Петербургское губернское земство отклонило план расширения школьной сети, так как «более широкое образование было бы вредно, потому что оно отвлекало бы сельские силы от земледельческого труда».
Тем не менее для сельских школ требовались кадры. И для этого приток студентов и энтузиастов из городов был неоценим для самой идеи просвещения.
Идеологи народничества большое значение придавали «хождению в народ», ожидая от этого если уж не скорого социального взрыва, то хотя бы подготовки почвы для будущего мятежа против тогдашней власти. При этом каждое движение ставило собственные задачи.
Так, народник Петр Лавров был уверен, что народ в первую очередь необходимо просвещать за счет участия в процессе грамотных учителей. «Как же узнать в данную минуту истории, где прогресс: которая из партий его представительница? На всех знаменах написаны великие слова, — писал Лавров. — Незнающему, немыслящему, готовому идти за чужим авторитетом выбрать нельзя, не ошибаясь. Никакое слово не имело за собой привилегии прогресса: он не втиснулся ни в одну формальную рамку. Ищите за словом его содержание. Изучайте условия данного времени и данной общественной формы. Развейте в себе знание и убеждение. Без этого нельзя. Только собственное понимание, собственное убеждение, собственная решимость делают личность личностью, а вне личности нет никаких принципов, нет прогрессивных форм, нет прогресса вообще. Важно не знамя, важно не слово, на нем написанное, важна мысль знаменосца».
Неистовый анархист Михаил Бакунин, напротив, считал, что необходимо за счет «хождения» призывать мужика к бунту, «звать Русь к топору». «Наша пресловутая цивилизация для народа не что иное, как источник рабства и нищеты... Не в том вопрос, будет или не будет революция, а в том, будет ли исход ее мирный или кровавый?» — писал он. Студентам Бакунин советовал: «Ступайте в народ, там ваше поприще, ваша жизнь, ваша наука. Научитесь у народа, как служить ему и как лучше вести его дела».
Один из главных идеологов российского анархизма и народничества князь Петр Кропоткин агитировал за взаимопомощь и коллективное ведение производства, коллективное распределение ресурсов и вообще коллективность всего, что относится к экономике, к сфере услуг, к человеческим взаимоотношениям. Коллектив, по его мнению, должен был представлять собой группу заинтересованных в своей деятельности людей, которые понимали бы, зачем и для кого они все это делают, чего было бы достаточно для их добровольной деятельности.
О «хождении в народ» Кропоткин отзывался как об «одном из тех массовых движений, которые наблюдаются в моменты пробуждения человеческой совести». В своей книге «Записки революционера» князь писал: «В это время там и сям пропагандисты селились небольшими группами, под различными видами, в городах, в деревнях. Устраивались кузницы, другие садились на землю, и молодежь из богатых семей работала в этих мастерских или же в поле, чтобы быть в постоянном соприкосновении с трудящимися массами. В Москве несколько бывших цюрихских студенток основали свою собственную организацию и сами поступили на ткацкие фабрики, где работали по четырнадцати-шестнадцати часов в день и вели в общих казармах тяжелую, неприглядную жизнь русских фабричных женщин. То было великое подвижническое движение, в котором по меньшей мере принимало активное участие от двух до трех тысяч человек, причем вдвое или втрое больше этого сочувствовало и всячески помогало боевому авангарду. Наш петербургский кружок регулярно переписывался (конечно, при помощи шифров) с доброй половиной этой армии».
Известный народник-террорист Сергей Степняк-Кравчинский выбрал наиболее доходчивый способ просвещения и агитации среди крестьян Тульской и Тверской губерний. Он брал Евангелие и приводил для своих подопечных наглядные примеры оттуда. Попутно писал пропагандистские сказки: «Сказка о копейке», «Мудрица Наумовна», «Из огня да в полымя» и другие. Будущий убийца шефа жандармов Николая Мезенцова внушал мужику, что обойтись без насилия невозможно: «Мы думаем, что ничтожная шайка людей, правящая в настоящее время Россией, опираясь на недоразумение крестьянской массы, может быть опрокинута только насилием, и мы не видим к этому никакого другого пути, кроме насилия. В политике мы революционеры не только до прямого народного восстания, но до военных заговоров, до ночных вторжений во дворец, до бомб и динамита».
Простыми учителями работали и женщины-народницы — Софья Лешерн фон Гертцфельд и «бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская.
Грамотность среди широких слоев населения была жизненно необходима народникам хотя бы потому, что в этой среде распространялись революционные прокламации. Дабы появилась возможность их прочитать, требовался грамотный мужик. Поэтому так или иначе образовательные цели народников и министерства народного просвещения эпохи Александра II на тот момент совпадали. Согласно подсчетам Центрального статистического комитета МВД и данным Статистического временника Российской империи за 1884 год, по школьной переписи было учтено 9108 земских училищ с 478 тыс. учеников. Кроме того, в тех же 35 земских губерниях, включая Область Войска Донского, действовали 1963 сельско-общественных училища с 147 тыс. учеников, 1112 казенных училищ с 61 тыс. учеников, 374 церковные школы с 12 тыс. учеников и 482 частные школы с 22 тыс. учеников. Таким образом, в сельской местности земских губерний земства содержали 70% школ, в которых обучалось 66% учеников, а с учетом того, что сельско-общественные школы, еще учитываемые министерской статистикой отдельно, уже начали сливаться с земскими, — 85% школ с 87% учеников.
В итоге «хождение в народ» способствовало общему повышению уровня грамотности населения. Если в начале XIX века только 1% помещичьих крестьян были грамотными, то в 1897 году средний уровень грамотности составил 21,1%. К концу века в России действовало 63 высших учебных заведения, около 600 гимназий и более 500 публичных библиотек.
