Смута стала крупнейшей политической и экономической катастрофой, в которой сначала было потрясено до самых основ и затем чуть не погибло государство Российское.

Первое десятилетие XVII века для России превратилось в десять казней египетских. Здесь было всё: и пресечение правящей династии, и трёхлетний неурожай с последующим голодомором, и повстанческое движение на южных «украинах», и появление многочисленных самозванцев, и боярские заговоры против Годуновых с гибелью уже новой династии, и вступление в Москву авантюристов и европейских ландскнехтов, везущих в обозе собственного «царька» - монаха-расстригу Гришку Отрепьева, более известного как Лжедмитрий I. “Огородному пугалу» целовали крест лучшие боярские роды, ведущие своё начало от Рюрика и Гедимина и прекрасно знавшие, кто перед ними.


Новый виток кровавых переворотов завершился выстрелом в сторону Польши из кремлёвской пушки, заряженной прахом самозванца. Однако, это было только начало, а не конец Смуты. Страну наводнили разбойные шайки, казаки-гультяи, погромщики, тати, интервенты всех мастей, с которыми едва успевало справляться правительство нового царя Василия Шуйского. Повстанцы Ивана Болотникова едва не взяли саму Москву, разорив и опустошив уезды вокруг столицы. В подмосковном Тушино засел новый «вор», сколачивавший вокруг себя всех недовольных боярами и обзаведшийся даже собственным «наречённым патриархом» Филаретом (Фёдором Романовым, отцом будущего первого царя из династии Романовых).

За военную помощь в подавлении беспорядков Шуйский отдал целый Корельский уезд Швеции, которая зарилась уже и на Новгород. Ситуацией анархии в России поспешили воспользоваться и в Польше, осадив Смоленск и Троице-Сергиеву лавру, начав наступление на Москву.

Келарь лавры Авраамий Палицын восклицал: «И не явно ли бысть наказание москвичем за разграбление Годуновых, и инех неповинных такожде, и за безумное крестное целование ростриге и Сердамирскому, и за дружелюбство с воры с цари, и с поляки, и с казаками, и з грабителми, еже власти ради и богатства отдахомся сами на погубление».

Очередной политический кризис привёл к заговору ближних бояр уже против Шуйских, которые сами были в своё время знатными заговорщиками. Царя Василия насильственно постригли в монахи, в стране была предпринята попытка установить власть боярского олигархата - Семибоярщина.


«Свержение царя Василия было последним ударом московскому государственному порядку, - писал историк Сергей Платонов. - Появление Вора уничтожило государственное единство и поделило страну между двумя правительствами. Падение Тушина подало было надежду на восстановление этого единства, а падение Шуйского уничтожило всякое правительство. Страна имела лишь претендентов на власть, но не имела действительной власти. Западные области государства были заняты шведами, которые захватили после Клушинской битвы Новгород, и поляками, которые осаждали Смоленск и занимали Северскую землю. Юг московский был в "воровстве", то есть в полной анархии; под столицей стояли два вражеских войска - Вора и гетмана Жолкевского. Остальные части государства не знали, кого им слушать и кому служить. В Москве по свержении Шуйского боярская дума приняла на себя роль временного правительства и пожелала созвать выборных из городов для царского избрания. Но города плохо слушали это правительство и выборных не посылали. Очевидно, что и бояре не были настоящей властью».

Война всех против всех качнула чашу весов в сторону «Тушинского вора» - Лжедмитрия II, к которому переметнулись почти все антипольские силы — дворянство, казаки, города, не признавшие переворота и Семибоярщину. При этом среди самого олигархата единства не было в помине.

«Суздальская аристократия не смогла удержаться у власти, хотя и имела наибольшие права на трон, - пишет историк Руслан Скрынников. - Её сменила знать литовского происхождения. В семибоярщине преобладали Гедиминовичи — Мстиславский, Голицыны, Куракин и Трубецкой. Что касается Воротынского, его ближайшие предки также выехали в Москву из Литвы».

Отметим важную деталь – дело отнюдь не в родоплеменных баталиях «Рюриковичи против Гедиминовичей» спасения Отечества ради, а в так называемой «схватке бульдогов под ковром» - ради себя любимого. Каждый из этой «седьмицы» грезил отнюдь не о «спасении», а о личной власти. Никаких иллюзий по поводу предполагаемого коллегиального правления Семибоярщины не существовало. Каждый из них видел себя в шапке Мономаха и каждый тянул одеяло на себя – Голицын, Мстиславский, Воротынский, Трубецкой. За каждым стояла собственная группировка, и никто из них, ссылаясь на местничество, не собирался уступать конкуренту. О нависшей над родиной опасности даже не заикались – не до таких мелочей было. Олигархия билась за свои интересы.


А когда стало понятно, что эффективное олигархическое правление Семибоярщины невозможно из-за внутренних дрязг пошли на ещё более губительный шаг. Дабы не пустить на трон соперника готовы были усадить на него чужака и иноверца, используя для этого некую пародию на Земский собор.

Очевидец тех событий ландскнехт Конрад Буссов, служивший у поляков, писал: «На следующий день они все собрались в открытом поле за городом на той стороне, где не было осады, чтобы всеми сословиями держать совет, кого из знатных вельмож избрать новым царем. Пока один подавал голос за одного, другой — за другого и так далее, из толпы вышли несколько человек и сказали: в самом высоком сословии князей (откуда по справедливости должен быть избран царь) нет никого, кто мог бы похвалиться и сказать, что он выше и знатнее, чем кто-либо другой. Если мы сейчас выберем одного из них царем земли нашей, другие тотчас же начнут его ненавидеть и тайно преследовать, ибо никому не охота кланяться и подчиняться себе равному, в чем мы сами наглядно убедились на примере Бориса Федоровича Годунова. Если бы его не считали недостойным такой чести и оставили его при короне и скипетре без преследования, то нынешние несчастья и бедствия не постигли бы нашу землю. Поэтому мы полагаем, что разумнее будет избрать совсем чужого вельможу, который был бы прирожденным государем по отцу и по матери и не имел бы себе равного в нашей земле».

Историк Николай Карамзин называет вещи своими именами: «В то время, когда Москва без Царя, без устройства, всего более опасалась злодея Тушинского и собственных злодеев, готовых душегубствовать и грабить в стенах ее, когда отечество смятенное не видало между своими ни одного человека, столь знаменитого родом и делами, чтобы оно могло возложить на него венец единодушно, с любовию и надеждою – когда измены и предательства в глазах народа унизили самых первых Вельмож и два несчастные избрания доказали, сколь трудно бывшему подданному державствовать в России и бороться с завистью: тогда мысль искать Государя вне отечества, как древние Новогородцы искали Князей в земле Варяжской, могла естественно представиться уму и добрых граждан».


«Седьмочисленные бояре» особо не озаботились легитимацией своего действа – Земский собор был «скликан» из числа тех, кто был под рукой, «старым порядком». Именно «литовская партия» и предложила собору поддержать предложение коронного гетмана Речи Посполитой Станислава Жолкевского и звать на российский престол королевича Владислава – наследника объединённого королевства Польши и Литвы.

То есть, «государевы ближние бояре», элита Русского государства, её защита, надежда и опора запросто сдавала престол «гастарбайтеру» - иноверцу и русофобу Владиславу, мечтавшему о введении католичества в России (параллельно рассматривались кандидатуры шведского принца Карла-Филиппа и двоюродного брата императора Священной Римской империи Максимилиана, а чуть позже и самого польского «королевуса Жигимонта» - Сигизмунда III Ваза). Точно также, как пятью годами ранее аристократия вручала трон беглому расстриге Гришке Отрепьеву, а за 35 лет до этого крещёному чингизиду Симеону Бекбулатовичу. И всё лишь ради того, чтобы не пустить к власти соперника-ровню и самому править хотя бы подле трона. Такова была деструктивная и аморальная (если не откровенно предательская) позиция правящей элиты в «смутный» период развала государства. Увы, она мало изменялась в критических для страны ситуациях как в предыдущие, так и в последующие времена.

Россия была поставлена перед угрозой де-факто потери суверенитета с перспективой ополячивания, замены православия католицизмом и втягивания в сферу интересов Речи Посполитой. При этом страна гарантированно теряла бы Новгородскую землю, фактически оккупированную Швецией, вряд ли смогла бы удержать оставшиеся без внимания Сибирь и Поволжье. Южные уезды оставались беззащитными перед набегами крымцев и ногайцев. Ещё один продуманный поход Османской империи смог бы вернуть под полумесяц и Астрахань, и Казань.

Привыкший запросто «отъезжать» к другому хозяину космополитический нобилитет с определёнными оговорками был согласен на польскую альтернативу со всеми вытекающими последствиями. Не согласными оказались иные, предпочтя повести страну по другому, «особенному» пути.

В этих обстоятельствах миссия по спасению России впервые в её истории перешла к совсем иным слоям населения – мелкому дворянству, духовенству, земству, казакам, служилым людям, крестьянам.

Ранее инициатива по смене власти, религии, обороне, мятежам, объявлению войны и иным судьбоносным вещам исходила исключительно от высших сословий государства.

Народ, наконец, перестал «безмолвствовать». Впервые в истории государства люди перестали считать себя просто жителями Нижнего Новгорода, Ярославля, Белоозера или Смоленска, которым дел не было до кремлёвских дрязг и местнического дележа, а идентифицировались уже как «россияне». Превратились из народа в нацию.

Ещё совсем недавно Иван Грозный проводил массовые экзекуции в Пскове и Новгороде, а столичные опричники терроризировали земщину провинциальных Вологды, Вязьмы, Суздаля, Великого Устюга.

Теперь же простой земский староста и мясоторговец Кузьма Минин-Сухорук и протопоп Савва убеждали посадских людей Нижнего Новгорода «помочь московскому государству». При этом «не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего, дворы продавать, жён и детей закладывать». Историк Сергей Соловьёв приводит «приговор» нижегородского земства: «Мы, всякие люди Нижнего Новгорода утвердились на том и в Москву к боярам и ко всей земле писали, что Маринки и сына ее, и того вора, который стоит под Псковом, до смерти своей в государи на Московское государство не хотим, точно так же и литовского короля». После этих пламенных призывов и «грамоток» из заточения патриарха Гермогена, которые с риском для жизни доставлял Родя Мосеев в Нижний «поидоша изо всех городов: первое приидоша Коломничи, потом Рязанцы, потом же из Украинских городов многие люди и казаки и стрельцы, кои сидели на Москве при царе Василье». То есть, простых российских провинциалов.

Мало того, что эта революция начиналась «снизу», так она ещё пришла из провинции, которая никогда ничего хорошего от столицы не ведала, но сейчас шла её освобождать от «воров» и иноземцев. А заодно и от Семибоярщины.

Историк Платонов писал: «Можно удивляться той быстроте, с какой городское движение Нижнего перешло в областное, Низовское, а затем и в общеземское, охватившее всю северную половину государства. Начали его посадские мужики; поддержали провинциальные служилые люди; руководил им князь высокой породы; провозгласило оно определенную национально-охранительную программу, - все данные для того, чтобы к нему потянулись и примкнули все те слои населения, которые не желали Владислава с его ляхами и казаков с их Воренком. Движение объединяло земскую Русь и ставило ее против одолевавших врагов, внешних и внутренних одинаково».

Грамоты, которые рассылались собирателями Второго ополчения говорят сами за себя: «по Христову слову, встали многие лжехристи, и в их прелести смялась вся земля наша, встала междоусобная брань в Российском государстве и длится немалое время. Усмотря между нами такую рознь, хищники нашего спасения, польские и литовские люди, умыслили Московское государство разорить, и Бог их злокозненному замыслу попустил совершиться. Видя такую их неправду, все города Московского государства, сославшись друг с другом, утвердились крестным целованием – быть нам всем православным христианам в любви и соединении, прежнего междоусобия не начинать, Московское государство от врагов очищать, и своим произволом, без совета всей земли, государя не выбирать, а просить у бога, чтобы дал нам государя благочестивого, подобного прежним природным христианским государям».

Героями освобождения Москвы стали не «седьмочисленные», а представители захудалых родов князья Василий Туренин, Дмитрий Пожарский и его брат Дмитрий Лопата-Пожарский, Иван Хованский-Большой, воеводы Михаил Дмитриев и Фёдор Левашов, архимандрит Дионисий Радонежский, келарь Авраамий Палицын, протопоп Савва, дьяк Семён Самсонов, казачьи атаманы Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов и Марко Козлов, вотчинный староста Иван Сусанин и др.

Историк Василий Ключевский подчёркивал их роль в спасении государства: «В рати кн. Пожарского числилось больше сорока начальных людей, все с родовитыми служилыми именами, но только два человека сделали крупные дела, да и те были не служилые люди: это - монах А. Палицын и мясной торговец К.Минин. Первый по просьбе кн. Пожарского в решительную минуту уговорил казаков поддержать дворян, а второй выпросил у кн. Пожарского 3—4 роты и с ними сделал удачное нападение на малочисленный отряд гетмана Хоткевича, уже подбиравшегося к Кремлю со съестными припасами для голодавших там соотчичей».

Вот поэтому на самом знаменитом памятнике той эпохе – скульптурной композиции архитектора Ивана Мартоса на Красной площади – изображены подлинные герои Освобождения: патриотические силы дворянского воинства в лице князя Дмитрия Пожарского, «дубина народной войны» в лице идейного вдохновителя ополчения Кузьмы Минина и русское духовенство в виде Спаса Нерукотворного на княжеском щите. «Сим победиши!».

Главный урок Смутного времени: страна отвергла путь №1 – правление олигархии. Скомпрометировавшая себя «многая грехи» и оторванная от народа аристократия в России править ни единолично, ни тем более коллегиально не может. Её разорвут внутренние противоречия и ненависть всех слоёв общества. Последующие века это лишь подтверждали. После чего русская олигархия предпочитала править лишь через марионеток у власти.

Невозможен в «смутной» России был и путь №2 – правление чужеземца. Непонимание её реалий, веры, обычаев, потребностей, исторических ценностей и ментальности автоматически делает любого чужака persona non grata. И лишь вопрос времени физическое устранение любого «засланца». И уж тем более «лжедмитрия». Все «послеваряжские» попытки призвать к власти иноземцев неизменно проваливались. Краткое правление Петра III не в счёт – он был внуком Петра Великого по крови, мудрая же матушка Екатерина II, понимая это, стала ещё более русской, чем многие Романовы – по сути.

В России эпохи Первой Смуты пошли путём №3 – национально-освободительное движение с восшествием на престол своего, «природного», незапятнанного монарха. Скованные одной исторической цепью, единым патриотическим порывом россияне общими усилиями развеяли многолетнюю Смуту над теперь уже ставшей по-настоящему Своей Страной.