Подписанный в 1807 году Тильзитский мир между Россией и Францией взаимоотношения двух стран мало улучшил — император Наполеон понимал, что его, «корсиканского выскочку», не воспринимают в монарших кругах как ровню и склоняются лишь перед силой французского оружия. Русский император Александр I тоже понимал, что после поражения в войне вынужденное присоединение России к континентальной блокаде Англии катастрофически влияет на экономику страны и крайне невыгодно. Поэтому и саботировал по мере сил, вызывая корсиканский гнев. Обе стороны осознавали, что решающая схватка между ними ещё впереди. Без сокрушения России Наполеон не мог реализовать «наполеоновские планы» - идти к своей мечте о покорении мира. Сделать же из неё союзницу с таким дотильзитским кровавым бэкграундом возможности не представлялось. Двум медведям в одной европейской берлоге тесновато будет.
Всегда делавший свой ход первым Бонапарт в 1811 году заметил своему послу в Варшаве Доминику Дюфуру, аббату де Прадту: «Через пять лет я буду владыкой всего мира. Остаётся одна Россия, я раздавлю её…».
Наполеон отнюдь не блефовал. 20 лет он шёл от победы к победе – на поле боя равных ему не было. Сокрушал государства и перекраивал карту Европы, заполняя троны своими родственниками, вассалами и креатурами. Устанавливал новые законы, продавал целые субконтиненты (2,1 млн квадратных километров Луизианы за 15 млн долларов), беззастенчиво грабил завоёванные территории.
Специально под будущий поход на Россию в 1811 году Наполеон реформировал свою Великую армию. Приват-доцент Императорского Санкт-Петербургского университета Вадим Бутенко в 1911 году в работе «Отечественная война и Русское общество» так оценивал Великую армию Наполеона: «…боевая сила «великой армии» достигала неслыханных прежде размеров: 612.000 человек и 1.372 орудия. При этом за армией шло около 25.000 человек чиновников, прислуги и т.д. По национальностям войско распределялось так. Около половины его (300.000 человек) составляли французы и жители вновь присоединённых к Франции стран, немцев из Австрии, Пруссии и государств Рейнского союза было 190.000 человек, поляков и литовцев – 90.000 человек и, наконец, 32.000 итальянцев, иллирийцев, испанцев и португальцев».
Куда собирают такую людскую и лошадиную массу (куплено порядка 200 тысяч голов) никто не понимал. Слухи ходили не только о России, но и о Персии и даже Индии. Сам император о своих планах не распространялся.
В России с тревогой следили за французской активностью, также подозревая корсиканца в амбициях глобального доминирования. Император Александр I в своём письме от 13 мая 1812 года сообщал командующему Дунайской армией, Черноморским флотом и генерал-губернатору Валахии и Молдовы адмиралу Павлу Чичагову в Яссы о возможных замыслах Наполеона: «…нанести быстрый удар России и принудить её к скорому миру, вытребовав от неё в то же время 100 тысяч вспомогательного войска. С этой массой, присоединённой к его армии, Наполеон тотчас пошёл бы против Турции, чтобы отнять у неё Константинополь и основать там своё восточное государство, которое он думает присоединить к западному под своё владычество. В это время войска его в Италии, Иллирии, на Ионических островах направятся на Египет, где он хочет, во что бы то ни стало, восстановить власть, которую он прежде там основал. Наконец, он предполагает от Константинополя как свои, так и вспомогательные силы направить на Бенгалию, через Малую Азию и тем нанести окончательный удар Англии".
Бонапарт, конечно, был заклятым врагом Британии и с конца XVIII века бредил индийскими планами (поход на Египет был их частью), но всё же основным своим противником считал русскую армию, доставившую ему столько проблем при Пултуске и Прейсиш-Эйлау. Не нанеся ей существенные потери, не обескровив Россию, не привязав жёстко к себе, оставлять у себя в тылу такую армию в длительном походе на Индию (экспедиция рассчитывалась на три года) было крайне неразумно. Для этого ему необходимо было не только добиться военной победы, но и восстановить враждебное русским Польское королевство, а также установить в самой России такой политический режим, который бы обеспечивал Наполеону безопасность и бесперебойную поставку резервов и ресурсов. Хитрый «византиец» Александр I Бонапарта для этой цели его никак не устраивал. Мощная Россия тоже. Поэтому перед самым вторжением империю наводнили фальшивые рубли (до 25 млн), изготовленные на целой подпольной типографии подделок на улице Вожирар в Париже. Заодно и с собой в обозе Великой армии Наполеон вёз 34 воза с фальшивыми деньгами, дабы «честно расплачиваться» с русскими крестьянами.
В своём воззвании к армии 22 июня 1812 года накануне вторжения корсиканец назвал летнюю кампанию «Вторая польская война» (первая, по его версии, завершилась победой под Фридландом и миром в Тильзите). «Россия увлечена роком. Судьба её должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идём же вперед, перейдем Неман, внесем войну в её пределы», - писал император.
Уже форсировав Неман и вторгшись на территорию Российской империи 30 июня в Вильне на обеде с послом в России Арманом де Коленкуром и срочно прибывшим в Вильно для разъяснения обстановки личным посланником Александра I генерал-адъютантом Александром Балашовым Наполеон раскрыл свои карты: «Я пришел, чтобы раз и навсегда покончить с колоссом северных народов. Шпага вынута из ножен. Надо отбросить их в их льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. Даже при Екатерине русские не значили ровно ничего или очень мало в политических делах Европы. В соприкосновение с цивилизацией их привел раздел Польши. Теперь нужно, чтобы Польша в свою очередь отбросила их на свое место. Надо отбить у русских охоту требовать отчета, что происходит в Германии. Пусть они пускают англичан в Архангельск, на это я согласен. Но Балтийское море должно быть для них закрыто...Теперь Александр видит, что дело серьезное, что его армия разрезана. Он испуган и хочет мириться. Но мир я подпишу в Москве…Прошло то время, когда Екатерина делила Польшу. Заставляла дрожать слабохарактерного Людовика Пятнадцатого в Версале и в то же время устраивала так, что ее превозносили все парижские болтуны. После Эрфурта Александр слишком возгордился. Приобретение Финляндии вскружило ему голову. Если и ему нужны победы, пусть он бьет персов, но пусть не вмешивается в дела Европы. Цивилизация отвергает этих обитателей севера. Европа должна устраиваться без них».
Иными словами, Наполеон решительно выбрасывал Россию на политические задворки и исключал из «европейского оркестра» сразу на четверть века. Сажал перед ней цепного пса в виде Польши и лишал самостоятельной политики. По замыслу Бонапарта, Россия обрекалась на утрату суверенитета и превращалась в полуколонию, поставщика необходимых ресурсов для последующих корсиканских авантюр.
Как должен был повести себя в этих обстоятельствах Александр I, уже познавший горечь поражений при Аустерлице, Фридланде и унижение Тильзита? Мог бы ради спасения короны поступить, как его битые европейские братья-монархи, которые августейшею толпой побрели на поклон к Наполеону. Австрийский император Франц II выдал за него замуж дочь Марию-Луизу. Король Испании Фердинанд VII, фактически, подарил престол наполеоновскому брату Жозефу. Неаполитанские Бурбоны с завистью взирали, как на их троне по-хозяйски расположился зять Наполеона Иоахим Мюрат. Король Португалии Жуан VI сбежал от французов в Бразилию, где разгуливал в старом штопаном сюртуке, в карманах которого прятал жареную курицу, чтобы в любой момент перекусить. В Варшаве мечтали о ренессансе королевства под «французским зонтиком» и восстановлении границ 1772 года - «от можа до можа».
В Вене, Берлине, Мюнхене, Риме, Венеции, Турине, Амстердаме ловили каждое слово Бонапарта и по малейшему приказу выставляли провизию, фураж и воинские контингенты для очередного похода. В Лондоне, Константинополе, Стокгольме, Петербурге с опаской взирали на военные демарши Франции. Большой рой «золотых пчёл» с герба Бонапартов жалил больно, порой смертельно.
Был вариант, при котором Александр I мог склонить выю и взять пример прусского короля Фридриха Вильгельма III, послушно поставляя вспомогательные войска для предполагаемых походов Наполеона на Турцию, Персию, Индию, флот для вторжения на Британские острова и пр. В том случае, если бы Бонапарт вообще сохранил «византийцу» трон.
Однако, русский император избрал «особенный путь», скифский: он не сдался и вступил в войну с неравными силами, в невыгодных условиях, на своей земле, решив пожертвовать частью территории для заманивания французов вглубь страны и растягивания их коммуникаций. Более того, императорская Россия превратила эту войну в Отечественную, бросив на Бонапарта не только солдата со штыком и казака с пикой, но и крестьянина с вилами. Лучше Льва Толстого в «Войне и мире» об этом никто не писал.
Вражеское нашествие всколыхнуло всю страну от аристократии до последнего селянина. Толстовский купец Ферапонтов раздавал свои товары солдатам, чтобы «ничего не доставалось дьяволам», крестьяне Карп и Влас отказались продавать сено французам (скорее всего, за наполеоновские фальшивки), взяли в руки оружие и ушли к партизанам. Селянин Тихон Щербатов крущил топором четверых французов «со шпажонками», смоленская старостиха Василиса Кожина, усмиряла ворога острой косой...
Народную мысль чётко сформулировал князь Андрей Болконский: «…Французы разорили мой дом и идут разорять Москву, и оскорбили и оскорбляют меня каждую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям, и также думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить».
Подчеркнём, никто не доводил до простых людей цели и задачи этой войны. Никто не агитировал мужика, никто силком не тащил мещан в ополчение. Они сами сделали свой выбор - «всем народом навалиться хотят. Одно слово - Москва».
Наполеона ничему не научила испанская герилья. А возможно, он подзабыл собственную фразу: «Военных сил недостаточно для защиты страны, между тем как страна, защищаемая народом, непобедима».
Совершенно сбило с толку Бонапарта уничтожение русскими Москвы, чтобы не досталась оккупантам — подобного он вообще не мог предположить в Старом Свете, где столицы падали к нему в руки, как перезревшие плоды.
Скифская тактика «выжженной земли», уже опробованная Петром I при походе Карла XII в Россию, никак не могла уместиться в его европейской голове. Где, впрочем, прекрасно умещались фальшивомонетничество, бессудные расстрелы пленных, конюшни в православных храмах, попытка подрыва Кремля и т.п.
"Этот ужасный пожар всё разорил, — признавался Наполеон в беседе на острове Святой Елены с ирландским врачом Барри О’Мира. — Я был готов ко всему, кроме этого. Кто бы мог подумать, что народ может сжечь свою столицу? Если бы не этот роковой пожар, у меня было бы всё необходимое для армии; на следующий год Александр заключил бы мир или я был бы в Петербурге...В Москве было до сорока тысяч людей в рабской зависимости. Я провозгласил бы свободу всех крепостных в России и уничтожил бы крепостнические права и привилегии дворянства. Это создало бы мне массу приверженцев. Я заключил бы мир в Москве или на следующий год пошёл бы на Петербург…».
Все эти благие намерения постфактум потерявшего всё императора не выдерживают критики. Наполеон так и не восстановил Польское государство, не освободил русских крепостных крестьян, не поддержал старообрядцев, даже не попытался «умиротворить Европу».
Особо стоит напомнить историю о поныне существующем мифе о том, что якобы старообрядцы-федосеевцы встречали «Бонапартия» 2 сентября 1812 года на Поклонной горе. Вроде как вручили ему то ли хлеб-соль (была даже такая почтовая открытка), то ли ключи от Москвы (откуда они у них взялись), то ли блюдо с золотыми монетами, то ли быка с золотыми рогами. Да ещё и устроили у себя почему-то на Преображенском кладбище производство фальшивых русских рублей.
Специальное следствие, проведённое в 1813 и 1817 годах ничего подобного не установило. В 50-х годах XIX века сотрудник Третьего отделения генерал-майор Иван Липранди проводил расследование деятельности старообрядцев. Ничего крамольного не обнаружил и вынес заключение, что они не представляют никакой опасности для власти.
Лучше всего о «встрече» Бонапарта в Москве рассказал современник этих событий. Его звали Александр Пушкин:
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
«Поход двунадесяти языков» завяз в российских просторах, как до этого увязли поляки и шведы, как после этого зароется в землю вермахт. После этого сначала началось отступление, а затем и паническое бегство Великой армии, преследуемой войсками фельдмаршала Михаила Кутузова, казаками атамана Матвея Платова, партизанами Дениса Давыдова, русскими крестьянами, а также их союзниками - генералом Морозом, полковниками Грязь, Пыль и Бездорожье. Поиск причин катастрофы в Русской кампании между бездорожьем, погодными условиями и «неправильной войной русских» больше напоминает крылатое наполеоновское «от великого до смешного один шаг».
Сам Бонапарт признавал: «Самая грозная армия не может успешно вести войну против целого народа, решившегося победить или умереть. Мы имели дело уже не с жителями Литвы, равнодушными зрителями великих событий, совершающихся вокруг них. Всё население, составленное из природных русских, при нашем приближении оставляло свои жилища. На нашем пути мы встречали только покинутые или выжженные селения. Бежавшие жители образовывали шайки, которые действовали против наших фуражиров. Они нигде не беспокоили сами войска, но захватывали всех мародеров и отставших».
Наполеон воевал не с царём Александром I, не с армией и даже не с русской Природой. В этой войне он столкнулся с Народом, который не захотел терпеть ублажавшего его радужными посулами поработителя и показал ему свою «особенную стать».
Лев Толстой подчёркивал: «Дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие. И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью».
Это должен был понимать и сам проигравший Бонапарт, изрекший: «Патриотизм — это первейший признак цивилизованного человека, качество, которое отличает человека от раба».
